Сегодня у нас будет несколько необычная прогулка по Петербургу. Я хочу познакомить вас с фрагментами одной из глав моей новой книги «Дворцовая площадь. Неформальный путеводитель». Речь в этой главе идёт о праздничных демонстрациях на Дворцовой.
Сегодня у нас будет несколько необычная прогулка по Петербургу. Я хочу познакомить вас с фрагментами одной из глав моей новой книги «Дворцовая площадь. Неформальный путеводитель». Речь в этой главе идёт о праздничных демонстрациях на Дворцовой.
Так уж случилось, что демонстрации на Дворцовой всё больше утрачивали свою свежесть и красочность, превращаясь в некое помпезное идеологическое действо. При этом слабели на площади крики «Ура!», которые должны были сотрясать пространство вслед за озвученными с трибуны чтецом-горлапаном деревянными призывами ЦК КПСС. И уже не срабатывали разнарядки на требуемые количество участников шествия. И даже подбор тех, кому можно было бы доверить нести знамена, портреты вождей, транспаранты стал со временем серьёзной проблемой.
Знаменосцам, вы ведь это помните хорошо, платили рублями и водкой. Но как только заканчивалась демонстрация, всё-таки норовили они оставить свой торжественный груз в ближайшей парадной или подворотне. Словом, потихоньку весь этот ритуал с официальными дважды в год демонстрациями на Дворцовой превращался в откровенный фарс.
Должен сказать вам, что моими коллегами-журналистами было положено немало сил и талантов, чтобы рассказывать о дежурных действах на Дворцовой тепло, светло, живо и даже с признаками особой любви к ним. Право же, надо было блеснуть искусством, чтобы дать возможность предстать в выгодном свете этому агонизирующему монстру обязаловки.
Уверен, ни один экскурсовод, знакомясь с Дворцовой, не обратит ваше внимание на три выходящих на площадь полукруглых окна с права от центральных ворот Зимнего. А между тем, скрывающееся за ними неказистое помещение – особая страница в новейшей истории площади. Здесь многие десятилетия располагалась одна из студий ленинградского радио, откуда велись репортажи о проходящих на Дворцовой парадах и демонстрациях. Мне довелось участвовать в этих передачах около 20 лет кряду.
Итак, Дворцовая площадь. В разные времена многочасовые репортажи о празднествах на ней готовились по-разному. При мне уже не носили на утверждение в обком сценарии этих передач. Всё решалось в самом доме Радио на тогдашней улице Ракова.
Всё расписывалось поминутно: от пролога демонстрации до её финала. И были здесь уже заранее записаны и расшифрованы интервью с героями труда и прочими известными деятелями, небольшие публицистические эссе славящие революцию, первомай, как водится, единство партии и народа, счастливые детские голоса, множество соответствующих случаю стихов и песен. А ещё несколько белых пятен под репортажи с трибун и с места сбора демонстрантов, которые предстояло закрыть уже во время трансляции.
Сия пудовая телемахина отдавалась с трепетом душевным на чтение председателя комитета. И он лично впивался в неё, оставляя на полях рукописи великое количество таинственных значков и непонятных словечек.
То, что сценарий прочитан «самим», обнаруживалось за два-три дня до праздника. Тогда проводился комитет, и все кому было положено делать это, и телевизионщики и радийцы, бодрыми голосами докладывали о количестве задействованных камер, микрофонов, шкод, а также о том, чем собственно нынешний сценарий отличается от того, что был в прошлый праздник. Председатель давал оценку сделанному и по отечески ругал нас и телевизионщиков. Телевизионщиков больше, потому, что значимость их труда в деле просвещения, воспитания народных масс, а точнее – умения вешать лапшу на уши, ценилось несравнимо выше, чем значимость радийцев. Ведь в конечном счёте, по мнению нашего руководства, именно от того что изобразят они на экране и зависело общее впечатление от прошедшего праздника.
А между тем, как я уже говорил, изображать год от года становилось всё труднее. Малочисленными и серенькими текли через Дворцовую последние предперестроечные демонстрации. И только великое искусство играть крупными и дальними планами, находить необычные ракурсы, брать интервью, что называется, с улыбкой и цветами помогало коллегам с Чапыгина держаться на плаву. О том, что искусство это надо совершенствовать и напоминал всякий раз председатель комитета.
Впрочем, это касалось и нас. «Почему молчит площадь?» Вопрос, на который и не ответить сразу. Молчит, потому что люди на ней стали молчаливыми. Впрочем, ответа и не требовалось. Требовался совет, как заставить её звучать. И тогда кто-то из технарей предложил сделать специальную фонограмму с криками «Ура», духовыми оркестрами и общим шумом толпы. Фонограмму следовало время от времени по ходу трансляции давать со станков нашей маленькой студии на Дворцовой, замешивая её со звучавшими над молчаливой площадью призывами ЦК.
Профанацию сию отклонили. И без того хватало в наших текстах всяческих профанаций. А вообще, два наших всегда работавших по праздникам на Дворцовой прекрасных звукорежиссёра (Михаил Куделин и Виктор Новиков) блестяще умели без всяких дополнительных фонограмм делать площадь звучащей. Они постоянно подслушивали её и очень ловко вводили в эфир в те редкие моменты, когда она начинала празднично дышать.
На Дворцовую мы попадали задолго до начала действа. Особенно рано в дни октябрьских годовщин. Легковушки доставляли нас группами из питерских спальных районов, и каждый раз по пути следования мы видели ещё до конца не проснувшихся ленинградцев, пустынные улицы, на которых странно кучковались ни свет ни заря собравшиеся отправиться на Дворцовую люди. В этот утренний час было ещё темно, и мы не видели и их лиц, ни того, как был украшен город. Мы спешили. Нам надо было проскочить на площадь ещё до того, как будут выставлены все милицейские оцепления.
В какой то момент, уже перед самой Дворцовой, милиция в ярой бдительности своей переставала давать дорогу даже машинам с соответствующими пропусками на ветровом стекле. И тогда седой, высоченный и вальяжный наш бессменный диктор Ростислав Александрович Широких вразумлял стражей порядка своим бархатным баритоном.
В вестибюле комендантского подъезда, через который мы чаще всего следовали к нашей студии, народный артист то и дело попадал в объятия каких-то генералов и высоких гражданских чинов. Он мог исчезнуть за занавесками буфета, куда не было ходу простым смертным. И тогда, хотя голос нашего замечательного диктора, обретал особую несокрушимую мощь, возникала опасность, что он может споткнуться, оговориться на каком-нибудь простеньком тексте.
Иногда его тянуло на импровизации. Все мы тогда пробовали произносить площадные речи, имея в руках текст, но как бы не заглядывая в него. Но народный вообще отбросил однажды написанный мною маленький «оживляш» в сторону, махнул на меня рукой, дескать успокойся, и в хмурый ноябрьский день завил в микрофон, что вот опять, как уже было не раз на его веку, в майский праздник на площади собрались снеговые тучи. Чуть позже он понял, что ошибся красной датой и вроде бы забыл какой именно день мы сегодня празднуем. Погрустнел и уже теперь до конца демонстрации удалился за занавески. Но вообще, он был на Дворцовой, как и на Пискарёвке, незаменимым. Светлой памяти, Ростислав Александрович!
В дни торжеств приходилось нервничать по самым разным поводам. Скажем, почему задерживается начало фирменного репортажа с «Авроры». Не замёрзли ли в конец, ожидая пока им дадут эфир, наши корреспонденты в колоннах демонстрантов. Сколько ещё продлится шествие, что именно срочно надо сокращать в сценарии и удастся ли нам достойно выйти на финал трансляции. Была, как водится, некоторая суета, маленькая неразбериха, но всё заканчивалось тем, что открывалась дверь и в паническую с глухого предбанника появлялся «сам». Он поочерёдно жал нам руки, благодаря лично за произведённый труд, и видимо ещё за работу телевидения, которую он беспрерывно и молча наблюдал по мониторам в течение всех трёх часов, пока шла демонстрация.
Теперь можно было расслабиться и по журналисткой привычке к самоедству ругать гору, которая родила мышь. Где то и сегодня в архивах нынешнего радио «Петербург» таятся наши папки со сценариями репортажей с Дворцовой. Пыль забвения лежит на них. Они ушли в небытие, как проследовала туда же и сама могучая и бессильная эпоха развитого социализма.
Повторяю, около 20 лет кряду участвовал я как журналист в подготовке этих действ. А до этого, множество раз школьником и студентом проходил через Дворцовую как демонстрант.
Иногда я спрашиваю себя. А какой из праздничных красных дней на Дворцовой всё-таки потряс меня больше всего? 1956 год, 7 ноября. Мы толпа студентов филфака идём мимо трибун по Дворцовой. И один из нас Михаил Красильников, он учился курсом старше меня, то ли дурачась, то ли хлебнув лишнего, а может быть и всерьёз, поймав паузу среди всяческих прочих здравиц, кричит высоким юношеским голосом: «Да здравствует революция в Венгрии». Я не видел. Но говорят, что он был арестован где-то на Халтурина сразу после выхода с площади.
Красильников подобно Канегисеру писал стихи. И этим может быть тоже можно объяснить его самоубийственный поступок. Он был судим, какое то количество лет провёл в лагерях. А потом до самой смерти жил в Риге.
Самое удивительное, что «Да здравствует», выкрикнутое студентом, уже звучало на Дворцовой в первомай 1919 года после того, как в Венгрии была провозглашена советская республика. Просто истории дано было повториться здесь с иным векторным знаком. Так бывает, когда умирают одни революции и возникают другие. Иногда они бывают бескровные и лишь шумят митингами, как шумела вначале 90-х Дворцовая.
И ныне, ностальгируя по былым временам, приходят на площадь 1 мая и 7 ноября коммунисты. Но никогда уже не вернутся сюда грандиозные заряженные единой идеологией массовые манифестации под красными флагами. Видит Бог, не должны вернуться. Вот такой вот получилась у нас прогулка по Петербургу. Я прочитал вам несколько фрагментов из своей новой книги «Дворцовая площадь. Неформальный путеводитель». Книга выйдет в свет где-то через месяц, в начале декабря. А на сегодня всё. Виктор Бузинов. До завтра.
